«Творчество — это беспрерывное путешествие»

— Вы родились в поселке Равин-Сеш департамента Артибонит на Гаити и при рождении получили имя Жан-Пьер Дантор Базилик Франк Этьен д’Аржан. Как вы стали Франкетьеном?

— Я родился 12 апреля 1936 года в поселке РАВИН-СЕШ*, где в то время основным Религиозным Культом был вуду. Моя бабушка Анн Этьен и мать Аннетт Этьен вместе решили дать мне череду доблестных имен с барочным и мистическим звучанием, которые защитили бы «белокожего» от злодеяний и проклятий любых колдунов. Это было им совсем несложно, просто потому, что никто им в этом не препятствовал, поскольку мой биологический отец, американский миллиардер Бенджамин Лайлс, никогда не заботился обо мне. Во избежание злых насмешек, которым я подвергался со стороны своих одноклассников, мать обратилась к сотруднику отдела регистрации актов гражданского состояния, чтобы укоротить мое слишком длинное имя. Так в возрасте 17 лет я стал просто Франком Этьеном. Когда же я официально вступил на поприще художественного и литературного творчества, я стал писать свое имя в одно слово — Франкетьен. Уже много позже я обнаружил, что «Франкетьен» звучит почти как «Франкенштейн». Я вижу в этом необычную загадку, связанную со Спиралью и неудобным характером моих произведений. 

— Вы выросли в креолоязычной среде и изучали французский в школе. Как писатель вы публиковали произведения на обоих языках, в том числе «Дезафи», первый роман на гаитянском креольском. Как вам удается переключаться с одного языка на другой?

— Прожив почти полвека в простой креолоязычной среде в непосредственной близости к моим сельским корням, я очень рано проникся сущностью, нюансами и глубочайшей красотой моего родного языка, почувствовал их. По словарю Ларусс, классической литературе и повествовательным романам я начал изучать ФРАНЦУЗСКИЙ ЯЗЫК. И свои первые произведения я написал на французском. Только в 1975 году у меня вышла книга «ДЕЗАФИ» — первый настоящий роман на креольском языке в принципе, с точки зрения его аутентичности и современности, поскольку «АТИПА» гвианского писателя Альфреда Парепу по жанру ближе к традиционному повествованию, чем к роману. Мне без труда удавалось создавать романы, поэтические тексты и театральные пьесы как на французском, так и на креольском, без перерывов и существенных потрясений, даже если иногда я писал для двух разных аудиторий. Просто в процессе использования этих двух языковых инструментов со всеми их различиями, особенностями и сходствами происходило их взаимодействие и взаимообогащение.

— За свою жизнь вы пережили нищету и диктатуру, справились с множеством трудностей. Были ли книги вашим спасением?

— Да, конечно, изобразительное и литературное творчество, а также моя театральная деятельность в качестве драматурга и актера в значительной степени способствовали моему спасению, позволив мне выдержать многочисленные испытания, которые я встречал в ходе движения по этой «длинной бурной реке, имя которой ЖИЗНЬ».

До 40 лет я был коммунистом и активно противостоял беспощадной диктатуре ДЮВАЛЬЕ, однако события Гаитянской Истории и мой личный опыт постепенно привели меня к разрыву с Коммунистической Партией и марксистской идеологией. Тем не менее я не стал практикующим Верующим. Я верую в прекрасный миф о Христе, который смиренно преодолел всю человеческую глупость, чтобы в очень раннем возрасте прийти к Возвышенной и Патетической Божественной Природе. БОГ для меня — это Энергия Раскрывшегося Источника, присутствующая даже в самой мельчайшей частице БЕСКОНЕЧНОЙ ВСЕЛЕННОЙ. Мой теперешний путь проходит под знаком духовности, которая есть в кварках, лептонах, адронах, квантах и всех элементарных частицах, представляющих собой психоматерию, наделенную определенной формой разума. 

— Вы всегда предпочитали жить на Гаити. Чем ваше творчество обязано этому острову с его бурлящей атмосферой?

— Через загадочные, хаотичные и таинственные горы ГАИТИ Божественный Разум Вселенской Энергии дал мне все, начиная с моей неясной истории рождения и до моего 87-летия. 

По счастью, мой биологический отец ничего не дал ни моей матери, простой крестьянке, ни мне, гениальному недоноску, не вписывающемуся в привычные рамки писателю-художнику, избранному Светом и Дыханием Абсолютного Духа. Иначе не было бы ни тех шестидесяти с лишним книг, которые я написал, ни пяти тысяч картин, которые я нарисовал за 60 лет упорного труда. Это сделало из меня сумасшедшего-оригинала, который, должно быть, изрядно побеспокоил всех этих «нормальных» людей.

Я не перестаю с радостью вспоминать знаменитого Эме Сезера, который, приветствуя меня в первый раз в мэрии Фор-де-Франса, воскликнул своим мягким голосом: «Наконец-то я принимаю у себя господина Гаити!» Это было в 1994 году, лет за пятнадцать до его смерти.

— Ваш первый роман Mûr à crever («Созревший до смерти, или Разрушить стену»), опубликованный в 1968 году, заложил основы спирализма. Как бы вы охарактеризовали это литературное движение, основанное вами вместе с другими гаитянскими писателями, такими как Жан-Клод Финьоле и Рене Филоктет?

— Совместно с Рене Филоктетом и Жан-Клодом Финьоле мы основали литературное движение под названием Спирализм. И я продолжил развивать его, в частности написав свой роман Mûr à crever.

Я всецело и в одиночку погрузился в захватывающее приключение в мир СПИРАЛИ. Я никогда не заботился о том, чтобы планировать заранее и пытаться понять, куда оно приведет меня. И, к слову, я так никуда и не попал. Я здесь, в своей стране, и одновременно во всех уголках мира. Я всегда был в движении, в поисках нового. Постоянное творчество — это беспрерывное путешествие, маршрут которого усеян множеством подводных камней (гроз, штормов, торнадо, ураганов и бурь), а также всевозможных непредвиденных опасностей, за исключением редких моментов иллюзорного счастья. 

Зачастую творец пересекает необъятную пустыню, где ему внезапно открывается вся острота и прелесть одиночества, а также наполненность тишины, выходящая за рамки клише, стереотипов, бесплодных пейзажей и избитых, устаревших и закостенелых формулировок. Я никогда не претендовал на звание историка, летописца, социолога или антрополога. Тем не менее я не без доли пафоса осознаю, что в исключительных и тяжелых условиях мне удалось создать художественные и литературные произведения, носящие решительно новаторский характер.

Судьба моих произведений в будущем не зависит ни от меня, ни от кого-то другого. Я просто буду до конца нести свою ношу творческого безумия и восхитительного одиночества. В литературной спирали Corde et Miséricorde («Петля и милосердие»), самом последнем творческом эксперименте в моей писательской карьере, я, используя язык поэзии, не стесняясь рассказал о своих слабых и сильных сторонах, об иллюзиях и разочарованиях, о страданиях и мимолетных радостях, о триумфах и поражениях. 

Я станцевал свою непростую жизнь на загадочном гимнастическом коне, и голос мой прерывался громкими и мощными криками, часто посреди бескрайней пустыни. С большой долей мужества я до конца продолжал придерживаться эстетики Спирали, которая, проявляясь в моей взрывной и бурной манере письма, помогла мне исследовать сложную природу нашей Вселенной и ее таинственную энергию, находящуюся в вечном вибрационном, вращательном и гравитационном движении. В любой области — литературной, художественной или научной — самобытность и искренность играют первостепенную роль. Новаторство остается авантюрой, вызовом, безрассудством, подразумевающим под собой прыжок в полную неизвестность, прыжок веры. И я, закрыв глаза, каждый раз бросаюсь в это путешествие, пронизанное неопределенностью, не спрашивая себя, есть ли по ту сторону ковер или спасательная подушка, на которые я смог бы упасть, дабы смягчить падение. И я буду повторять эти прыжки до своего последнего вздоха. 

— В Порт-о-Пренсе вы основали школу и долгое время преподавали, в частности математику. Чему научил вас этот опыт?

— Моя педагогическая деятельность носила многоплановый характер. Я преподавал гаитянскую и французскую литературу, общественные науки, физику, математику и философию. Это привело меня к выводу, что мы живем во Вселенной Таинственной Энергии и что элементы этой странной ВСЕЛЕННОЙ находятся в постоянной взаимосвязи. ВСЕЛЕННАЯ целостна и в то же время отличается разнообразием, единством, симбиозом, синергией, полифоничностью, бесконечностью и, как ни парадоксально, хрупкостью, уязвимостью и эфемерностью. Все связано и соединено в бесконечных ритмах БОЖЕСТВЕННОЙ Тайны, неуловимой, непостижимой, не поддающейся разгадке и прогнозам, скрытой внутри хаотичной созидающей матрицы, где Свет и Тьма переплетаются и взаимопроникают друг в друга, создавая почву для возникновения БУДУЩЕГО в мире, полном непредсказуемости. 

— Существует ли для вас связь между математикой и поэзией?

— Между математикой и поэзией много общего, особенно на уровне знаков, символов, воображаемого, конкретного, неосязаемого, реального и виртуального. Язык математики и язык поэзии нередко переносят нас за пределы осязаемого и видимого. Поэтические метафоры недалеки от утопических и фантастических путешествий гипотетических и фантасмагорических знаков, которые сплетаются, переплетаются и смешиваются между собой в мире математических существ. Поэзия часто проявляется как музыкальная магия волн, вибраций и гравитационных спиралей, наполненных знаками, кривыми и числами, до невозможного мимолетными в чудесной гармонии несовместимого.

— Ваша пьеса «Меловиви, или Ловушка» (фр. Melovivi, ou Le piège) рассказывает о двух героях, столкнувшихся с хаосом после землетрясения. Примечательно, что написана она была в 2009 году, а опубликована в 2010-м, всего за несколько месяцев до землетрясения, потрясшего Гаити в январе 2010 года. Значит ли это, что каждый писатель в чем-то провидец?

— Не все писатели являются провидцами. Но есть редкие поэты-пророки, которые, напитываясь Дыханием Воображения, Соком Слова и Светом Духа, способны разглядеть, воспринять и почувствовать пульсации и вибрации будущего мира. Бесконечные антенны человеческой души питаются энергией духа, которая зачастую выводит нас за пределы видимого. То, чего мы не замечаем, несомненно, богаче, сложнее и даже гораздо правдивее, чем плоская реальность видимых и осязаемых вещей. 

— Вы поэт, драматург, писатель. В ваших книгах часто сочетаются текст, рисунок и коллаж. Находитесь ли вы в поиске всеобъемлющего языка?

— Конечно, всеобъемлющий, тотальный язык представляет собой идеальный спиральный путь, который дает нам возможность открыть для себя изобилие и полноту движения жизни. Все спирально, глобально, тотально, капитально и целостно. 

Опираясь на тотальный язык, эстетика спирализма исследует галактики, черные дыры, звезды, планеты, сверхновые звезды, кометы, астероиды, Бесконечную Вселенную, а также ничтожно малые элементарные частицы. Творческая и новаторская литература связана с тотальным языком. Это поэтический, духовный, метафизический и научный поиск. 

— Вы не только писатель, но и художник. Что дает вам живопись в сравнении с литературным творчеством?

— Живопись, благодаря смешению и слиянию пигментов, предоставляет нам большую свободу и приносит больше радости, чем литературное творчество, которое стесняют, подчиняют себе, порабощают, удушают, обедняют излишне многочисленные академические, традиционные, жесткие и ограничивающие нормы и стандарты. В процессе создания картины значим каждый жест, что делает возможными даже самые невероятные путешествия. Когда я пишу, я нередко испытываю душевные, психологические и интеллектуальные страдания, тогда как в неугасимом пламени полифонии и «хаофонии» цветов и форм бурно, ярко и отчетливо проявляется игривая, радостная и свободная природа живописи.

* По просьбе Франкетьена часть слов в тексте выделена заглавными буквами.