«Я сама себе редактор»

С переводчицей Анн Кольдефи-Фокар беседовал главный редактор журнала «Иностранная литература» Александр Ливергант. «За рубежом» продолжает публикацию материалов одного из самых крупных литературных изданий России. Анн Кольдефи-Фокар – пожалуй, лучшая современная переводчица русской литературы на французский язык. Она работает и с классикой («Мертвые души» Гоголя, переписка Достоевского), адаптирует и современную литературу: «Красное колесо» Александра Солженицина, несколько романов Владимира Сорокина, в том числе «Голубое сало», «День опричника» и «Теллурию». Александру Ливерганту Анн рассказала о принципах своей работы, любимых авторах, и о том, как она сама себя редактирует: во Франции института профессиональной редактуры уже давно не существует.

- Анн, добрый вечер. Задавать буду вполне стандартные вопросы — в надежде на нестандартные ответы. Ваш первый перевод?

- В 1973 году, еще студенткой-старшекурсницей, я перевела сборник рассказов Бориса Пильняка «Быльё»; русский текст я добыла в ИМКА-Пресс. Тогда я училась на последнем курсе, и это была моя дипломная работа. Мой руководитель, профессор-русист Жак Катто, специалист по Достоевскому, переводчик, вместе с Жоржем Нива, переводчиком «Петербурга» Андрея Белого, а также «Конармии» Бабеля, вел у нас в Сорбонне семинар по художественному переводу. Когда я сказала профессору, что собираюсь в качестве дипломной работы переводить Пильняка, он высказался против: счел, что я «не потяну». Я переводила Пильняка целый год и «потянула». Жак Катто остался доволен и предложил мне, несмотря на мой вполне еще юный возраст, этот перевод опубликовать; что же касается переводческого семинара, то он передал мне его много лет спустя, когда ушел на пенсию.

- Ваш самый тяжелый перевод?

- «Теллурия» Сорокина, этот роман я перевела несколько лет назад. В романе 50 глав, и в каждой главе свой стиль, свое содержание, свои герои. Ужасно с этой книгой мучилась, хотя, конечно, было очень интересно. Перевод похвалили, к самому же роману критика отнеслась прохладно: французы не привыкли к гротеску. В отличие, кстати, от немцев: в Германии Сорокин пользуется огромной популярностью, издается большими тиражами. Кроме «Теллурии» я перевела — это было уже совсем недавно, в 2010 году, — ранний роман того же Сорокина «Роман». За другой роман того же автора «Манарага» я получила в 2018 году франко-российскую премию «Русофония». Тяжело мне далось — и это не удивительно — и «Красное колесо» Александра Солженицына. Этот огромный, очень сложный роман я, вместе с еще четырьмя переводчиками, начала переводить очень давно, почти полвека назад, в 1975 году, — восемь томов как-никак, и каких томов! За эту работу наша команда получила премию — Института перевода и Фонда Ельцина “Read Russia” («Читай Россию») в 2016 году.

- Кстати о Солженицыне. Как вам с ним работалось?

- Мы, переводчики «Красного колеса», задавали Солженицыну вопросы, очень много вопросов, и посылали их в США, в штат Вермонт, где он тогда жил. И ответы — четкие, исчерпывающе ясные — приходили буквально через сутки. Переписка наша, само собой, велась на русском языке. А мое личное знакомство с Солженицыным и его женой Натальей Дмитриевной произошло спустя несколько лет (уже была перестройка) в Париже; издатель пригласил чету Солженицыных, трех переводчиков «Колеса» и меня в том числе, а также Никиту Струве на ужин. Солженицын был очень мил, вежлив, обходителен, внимателен (что бы там о нем ни говорили), интересовался, кто из переводчиков что перевел. И, помнится, мы прекрасно провели тот вечер. Солженицына часто называли человеком тяжелым, неуживчивым, даже иной раз грубым, у меня же о нем совершенно другое впечатление: очень теплый, отзывчивый, радушный человек. И необычайно ответственный, надежный.

- Ваш самый любимый перевод?

- Когда я переводила автобиографическую «Повесть о пустяках» художника и писателя-эмигранта Юрия Анненкова (все помнят его замечательные портреты Чуковского, Ходасевича, Ахматовой, Блока, многих других знаменитостей Серебряного века), мне все время хотелось, где бы я ни была, поскорей вернуться домой — переводить! Это повесть, где Анненков вспоминает совсем не пустяки — войну с Японией, русскую революцию, Первую мировую. «Повесть о пустяках» Анненков написал под псевдонимом, отправил ее Михаилу Осоргину, и тот решил, что автор — Евгений Замятин.

Кроме Анненкова я получала огромное удовольствие от перевода «Заволжья» того же Пильняка, а также известного поэта Алексея Апухтина. Нет, стихов я не перевожу; Апухтин, оказывается, писал и прозу, ему принадлежат три таких великолепных рассказа, как «Архив графини Д.», «Между смертью и жизнью», «Дневник Павлика Дольского». Я, как теперь выражаются, «вышла» на Апухтина по рекомендации замечательного поэта и переводчика французской поэзии Натальи Стрижевской. И — продолжаю выражаться на молодежном сленге, которым, вообще говоря, пользуюсь редко, — на него «запала».

- Самый любимый автор?

- Гоголь. Я заново перевела «Шинель», «Нос», лет пятнадцать назад переперевела «Мертвые души (только первый том, правда). И у меня была, как теперь выражаются, мотивация. Предыдущие переводы — а их во Франции за два века собралось немало — были всем хороши, вот только французский читатель не смеялся… Критик и писатель Мишель Крепю сделал мне комплимент, сказав: «Как будто раньше никогда Гоголя не читал!». Кроме того, переводчики, даже вполне профессиональные, имели обыкновение сокращать оригинал: первый французский «Обломов» чуть ли не вдвое тоньше русского. Кстати говоря, существует, и давно, полный перевод «Мертвых душ» Любы Юргенсон, она приехала во Францию из России, но настолько хорошо овладела французским, что переводит русских авторов на французский и даже пишет по-французски собственные книги.

- Да, у нас то же самое. Я недавно перепереводил «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», и предыдущий перевод (кстати, 1904 года) «худее» оригинала едва ли не вдвое, причем по какому принципу делались сокращения, не всегда понятно. Та же история с «Лунным камнем» Уилки Коллинза. И беда в том, что эти «неполноценные» переводы постоянно переиздаются…

- Если говорить о любимых авторах, то это еще и Достоевский, конечно. Мы с Жаком Катто перевели на пару всю переписку Достоевского; шесть лет переводили.

- Стало быть, вы переводчик и современной, и классической русской литературы?

- Да, причем в такой вот причудливой последовательности: начала с литературы 20-х годов (Пильняк), потом увлеклась русской прозой ХХ века (Солженицын), потом современной русской прозой (Сорокин), а уж потом взялась за классику (Достоевский).

- Вы переводите только с русского языка?

- Да, только с русского. Читаю по-чешски (раньше могла и говорить), по-английски (говорю очень плохо, как у вас выражаются: «через пень-колоду»). Учила иврит: с детства мне внушали, что мы все принадлежим к иудейско-христианской культуре. Уточню, иврит я стала учить, потому что считала, что еврейская доля моего воспитания недостаточна.

- И переводите только прозу или и поэзию тоже?

- Нет, только прозу, поэзию переводить не умею, но очень ее люблю. Знаю наизусть многие главы из «Евгения Онегина», люблю Цветаеву, Бродского, да мало ли кого…

- Вы же еще и преподаватель, насколько я знаю.

- Да, но уже не преподаю: во Франции нельзя преподавать после шестидесяти пяти лет. Какие курсы я читала в Сорбонне, где после защиты диссертации «Борис Пильняк и организация хаоса» преподавала двенадцать лет? Историю русской литературы, вела для магистрантов семинары по литературному переводу, а также курс упражнений по переводу, у нас такой курс называется version. А начала со школы, где преподавала тринадцать лет… Всегда очень любила студентов, но сейчас преподавать, даже если было бы можно, не стала бы — от преподавания, даже когда очень любишь свой предмет и студентов, очень устаешь, так что без преподавания не скучаю.

- А профессия издателя, редактора вас не интересовала?

- Очень даже интересовала. После работы в школе я в восьмидесятые годы десять лет проработала редактором в издательстве, а вернее — в трех издательствах. Впрочем, вас это удивит, но во Франции нет редакторов как таковых; есть корректоры. Рукопись читают разные люди, бывает, что и директор издательства, но такой «профессиональной единицы», как редактор, повторяю, не существует. «Я сам себе редактор», говорим мы — писатели и переводчики. Иной раз просим коллег прочесть то, что мы перевели. Так мы работаем, к примеру, с Любой Юргенсон, о которой уже шла речь.

- Да, и мы тоже идем этим путем, институт редакторства становится и у нас чем-то довольно экзотическим.

- Одно время я хотела даже открыть собственное издательство и в 1993 году открыла его — это “L’Inventeur”, — по-русски что-то вроде «Выдумщика», «Изобретателя», «Искусника». Так что сейчас я тружусь одновременно в двух издательствах; второе — в Москве, это небольшое русско-французское издательство, выпускающее книги разных жанров на русском и французском языке, называется оно «Под новым углом» (“Nouveaux angles”). Иногда мы выпускаем билингвы, недавно у нас вышла антология современной русской прозы с параллельным французским переводом, называется этот сборник «Восемь миллиардов Золушек», мотив большинства рассказов — мир после пандемии.

- Как вы работаете?

- В принципе я — ночная птица, раньше работала допоздна, но теперь перестроилась, работаю только с утра. В середине дня, выполнив «домашнее задание» (обычно, в среднем три страницы) останавливаюсь: чувствую, что начинаю портить.

- Да, моя покойная мать, художница, говорила то же самое. Переводите сразу начисто?

- Нет, никогда, сначала не совсем дословно, но очень близко к тексту, потом «прихорашиваю» черновой вариант. Часто прошу кого-то из друзей, которые не знают русского, перечитать мой французский текст. Корректуры читаю в обязательном порядке. Как правило, печатаю перевод сразу на компьютере, но иной раз, когда текст оригинала очень труден (Солженицын, Гоголь), пишу от руки. Потом написанное от руки сама перепечатываю на компьютере и таким образом правлю. Само собой, даю переведенному тексту «отлежаться».

- И — в заключение. Что сейчас?

- Совсем недавно перевела замечательную книгу Марии Степановой «Памяти памяти» (“En memoire de la memoire”) для издательства “Stock”.  Работаю над рассказами Пильняка для издательства «Вердье»: готовится большой том прозы Пильняка (рассказы, очерки, «Машина и волки» и роман «Голый год» — перевод есть, но он оставляет желать лучшего).