«Латиноамериканская литература ближе к реальной жизни»

Мир переживает очередной виток интереса к латиноамериканской литературе, и во многом это происходит благодаря колумбийскому классику магического реализма Габриэлю Гарсиа Маркесу. Не так давно в свет вышла его книга «Увидимся в августе» – произведение, собранное по черновикам и обрывочным заметкам автора. А в конце прошлого года популяризации давно известного романа «Сто лет одиночества» поспособствовал Netflix, выпустив по книге одноименный сериал.

Впрочем, не Маркесом единым славится Латинская Америка. В списке выдающихся писателей есть фамилии и других представителей этого региона. Причем романы чилийских авторов совершенно не похожи на романы перуанских: разные тематика, описания быта и даже язык (хотя многие страны говорят на испанском, от региона к региону он сильно отличается). В чем заключаются эти нюансы, насколько латиноамериканская литература отличается от североамериканской и европейской, существует ли жесткая цензура в социалистической Кубе – об этом изданию «За рубежом» рассказала переводчик книг с испанского, преподаватель Санкт-Петербургского государственного университета и редактор Дарья Синицына.

---

— Вам довелось переводить последнее произведение Габриэля Гарсии Маркеса «Увидимся в августе». Его родственники рассказывали, что он был не слишком доволен черновиком – несколько раз переписывал и в итоге так и не закончил. На ваш взгляд, насколько ему удалось это произведение? Это все тот же Маркес?

— Безусловно, это Гарсиа Маркес. Дело в том, что его творчество само по себе очень разнообразно. Произведения автора отличаются по стилистике, и «Увидимся в августе» во многом напоминает другие поздние его работы. Он долго занимался этим текстом в последние годы жизни, но так и не завершил его. То, что мне прислали на перевод, представляло собой фрагменты, собранные редактором в единое целое. В итоге получился цельный текст, но с некоторыми нюансами.

Сложность перевода была продиктована именно этим обстоятельством: требовалось придать тексту еще большую связность. Но, без сомнения, это Гарсиа Маркес. Если передать текст специалисту по лингвистической экспертизе, он подтвердит: да, это тот же самый писатель. Хотя материал несколько суховатый по стилю, не такой, как большие романы, с более сдержанным синтаксисом. Но в целом книга хороша, как и полагается произведению Маркеса. Определенно не худшее, что можно себе представить.

— Не возникает ощущение некоторой вымученности, которая часто характерна для «предсмертных» произведений?

— Возможно, да. Но это скорее потому, что его слепили из того, что осталось. И следы редакторской работы, конечно, заметны.

— Для вас как для переводчика что важно было сделать? Вы уже упомянули о придании тексту цельности. А пришлось ли править стилистику?

— Нет, там были чисто технические моменты, например небольшие хронологические нестыковки. У меня ведь не было готовой книги, потому что она выходила по всему миру одновременно. Вместе с предложением работы пришел запароленный word-файл с текстом. Возможно, испанское издание, когда оно вышло, уже было логически выверенным. Но так как у меня не было к нему доступа, я, насколько могла, устранила хронологические несоответствия, чтобы не было совсем уж абсурдно.

С точки зрения стиля все довольно традиционно для Гарсиа Маркеса – характерные для него метафоры, повторяющиеся идеи. Поскольку я его очень люблю и много читала, многое было мне хорошо знакомо, так что особых сложностей в этом плане не возникло.

— Есть ли трудности при переводе Маркеса, особенно с учетом того, что его произведения уже многократно переводили другие авторы? В чем именно заключается сложность его стилистики, возможно трудной для адаптации на русский язык? И как при переводе учитывать существующие переводы – работать с оглядкой на них или без? Как этот процесс происходит на практике?

— Я переводила без оглядки на другие переводы, потому что на русском я, наверное, читала только «Сто лет одиночества» и некоторые другие произведения, но это было еще в ранней юности. Я уже очень давно читаю Гарсиа Маркеса только по-испански. Поэтому на существующие русские переводы книг я вообще не ориентировалась, я просто их не читала – в случае с «Осенью патриарха» прочла перевод Карлоса Шермана и Валентина Тараса, как только сдала заказчику свой.

В оригинале у Гарсиа Маркеса есть особенность, которая вызывает разное отношение: одни его любят за это, другие – нет. Это касается его необычных формулировок, особенно когда речь идет о человеческих чувствах. Например, как он пишет о любви, одиночестве, какие метафоры при этом использует. Некоторые считают это очень точным, я, например, тоже всегда нахожу это таковым, а другим это кажется абсурдным.

И эти описания даже в оригинале звучат необычно: с одной стороны, у него очень органичный язык, а с другой – если прочитать фразу, ты точно поймешь, что это написал Гарсиа Маркес, даже если имя автора не указано. Эти формулировки зачастую непривычно звучат даже для испанского уха, и, мне кажется, их нужно максимально сохранять, потому что это авторские особенности. И это порой бывает не так просто, потому что автор часто использует длинные цепочки существительных и строит большие, красивые предложения, особенно в своих крупных романах. И перевести их бывает нелегко, но всегда интересно.

— Недавно на Netflix вышел сериал «Сто лет одиночества». Многие критики считают, что он хорошо передает дух романа. Смотрели ли вы его? Согласны ли с критиками?

— В целом мне сериал понравился. Художники-постановщики проделали отличную работу, визуальная составляющая на высоте, претензий к картинке нет. Подбор актеров тоже замечательный, хотя в некоторых случаях я не совсем согласна с кастингом, но в целом все получилось очень убедительно. Есть, однако, три момента, которые меня смущают.

Во-первых, в «Сто лет одиночества» очень мало реплик персонажей. А из этого маленького объема прямой речи невозможно слепить дискурс сериала. Люди должны разговаривать больше, чем в книге. А меня, как оказалось, раздражает, когда персонажи начинают говорить что-то от себя, не по тексту книги, потому что, по моему ощущению, уровень пафоса намного выше, чем у Маркеса.

Во-вторых, сериал гораздо менее смешной, чем сама книга. «Сто лет одиночества» – одна из самых смешных книг, которые я читала (по крайней мере, это касается первой половины романа, а первый сезон сериала как раз и охватывает первую половину), но в сериале юмор практически убит. Есть несколько попыток в третьей серии, но в целом ирония и смех оттуда изгнаны.

И наконец, третий момент – это уже мои личные впечатления. Мне кажется, что взрослая Ребека, один из самых важных персонажей книги, физически сильно похожа на Регину Тодоренко (телеведущая, актриса, блогер. – Прим. ред.). Я не могу это развидеть, и это меня крайне раздражает.

— А на ваш взгляд, есть ли смысл переносить на экран подобные книги? Может, правда, просто лучше читать, чем смотреть?

— Есть смысл, безусловно. Потому что, например, сколько людей любят «Властелин колец» за книгу, а сколько – за фильм? Сколько людей предпочитают «Гарри Поттера» в книжном виде, а сколько – в киноварианте? Мир изменился, и теперь аудиовизуальная составляющая стала гораздо важнее, чем была раньше. Если кто-то посмотрит сериал и потом решит прочитать роман, это уже будет достижение. Поэтому, безусловно, пусть будет такой сериал, он вполне неплохой, даже очень хороший. Они правильно сделали, что доверили проект колумбийцам. Это действительно добавляет аутентичности. Я как раз была в Колумбии в прошлом году, и места, которые показывают в сериале, на самом деле довольно похожи на реальные. Конечно, с поправкой на время, но в тех краях не так уж сильно что-то меняется.

— Можно ли сказать, что перевод неизбежно что-то теряет, когда переносит латиноамериканскую культуру в иной контекст? Или, наоборот, перевод открывает новые грани текста?

— В идеале, конечно, перевод должен быть таким, чтобы не терял ничего из оригинала, но и ничего нового не появлялось. Перевод – это такой же текст, как и оригинал, просто на другом языке. Но на практике этого никогда не случается. Потери неизбежны, потому что всегда есть посредник, и я, как этот посредник, неизбежно что-то внесу. Я, может, и не хочу этого делать сознательно и стараюсь этого избегать, но тем не менее что-то все равно окажется в тексте.

— А что может потеряться или добавиться, например?

— Мы все живем в каких-то реалиях, которые присущи нашей культуре, и их очень много, мы часто этого не замечаем, потому что мы внутри этого. Но если нас вдруг поместить в африканскую деревню или в большой китайский город, то мы будем в полной растерянности, потому что там совершенно другие реалии, которые автор условной африканской или китайской книги, скорее всего, не объясняет, ведь он тоже в них живет. Чтобы текст был более-менее понятен читателю перевода, иногда приходится немного разжевывать, объяснять, например, не просто название какой-то птицы, а добавить, что это за птица, как она выглядит, даже чем примечательна в культуре описываемой страны, что-то в этом роде.

Кроме того, есть моменты, которые связаны с системой ценностей. Колумбийцы смотрят на вещи определенным образом, а мы – по-другому. Это может вызывать недоумение, хотя на самом деле это просто культурная особенность. Не дело переводчика – судить, хорошо это или плохо. Например, петушиные бои, с одной стороны, плохо, но с другой стороны, важная часть культуры, порождающая огромное количество традиций.

— Почему вы решили переводить именно латиноамериканскую литературу? Чем она вас так привлекает?

— Я зашла в мир испаноязычных авторов через Гарсиа Маркеса. Он мне очень нравился, и я читала много его произведений. И постепенно интерес к испаноязычной литературе расширился. В последнее время я также много перевожу испанцев, хотя в целом больше работаю с латиноамериканской литературой. В Латинской Америке такое огромное разнообразие культур и языков: там двадцать стран и в каждой есть свои особенности. Мне, например, очень нравится читать латиноамериканские тексты и наблюдать, как устроена речь, как люди взаимодействуют, как описаны вещи. Можно сказать, что я латиноамериканофил.

— В чем отличие этой литературы, например, от американской или европейской?

— Может быть, то, что я скажу, будет звучать немного примитивно и я буду несправедливой, но, мне кажется, что литература Латинской Америки как будто свежее, чем литература Старого Света и даже североамериканская, то есть литература США. Постмодерн в Латинской Америке пошел не в интеллектуальную сторону, по крайней мере не всегда это так. Конечно, элементы постмодернизма, такие как недоверие к реальности, смерть автора, присутствуют, и в Латинской Америке тоже есть много заумных романов. Но все же литература как-то будто ближе «к земле», к реальной жизни. Я как-то сделала список авторов, которых переводила, и заметила, что они, как правило, жизнь не по учебникам учили. Многие из моих любимых авторов даже школу не закончили, а просто ушли в мир, чтобы познавать его на собственном опыте. И это не помешало им стать отличными писателями.

— То есть они зачастую пишут про свой жизненный опыт?

— Да, или как в случае с Иосифом Бродским, который не стал доучиваться в школе, а решил получать образование самостоятельно. Он изучал языки, читал много книг. Примеры, когда люди, несмотря на отсутствие формального образования, становились выдающимися писателями, встречаются и в Латинской Америке. Возможно, это связано с социальными потрясениями середины века, когда начались левые движения и революции и возможностей для самообразования стало больше. Например, Рейнальдо Аренас: у него все родственники были неграмотными. Но когда началась Кубинская революция, у него появилась возможность попасть в столицу и он случайно начал работать в библиотеке. Там он так начитался, что стал одним из величайших кубинских писателей.

— Если посмотреть на лонг-лист Букеровской премии, то можно увидеть, какие темы сегодня на повестке дня: вопросы феминизма, права людей с нетрадиционной ориентацией, экология и устойчивое развитие. А в латиноамериканской литературе есть своя повестка и совпадает ли она с мировой?

— Мне кажется, что в мире сейчас пишут обо всем, о чем угодно. Что людей волнует, про то и пишут. В Латинской Америке тоже самые разные темы. Если книга на определенную тему в лонг-листе Букера, это не значит, что пишут только про это. Это значит, что у составителей букеровского лонг-листа есть свои предпочтения.

И в Латинской Америке много животрепещущих тем, в том числе феминизм, конечно. Он очень важен для этого региона, потому что женщины там долгое время были бесправны.

Но надо сказать, что я не очень люблю ангажированную литературу. Она сразу проигрывает в плане качества. А когда автор пишет о том, что ему действительно важно, пишет в соответствии со своими устремлениями, своим талантом, это всегда будет органично и интересно. Если же человек сел и решил: «Напишу-ка я про такой-то вот аспект повестки», это всегда будет заметно и это всегда будет менее талантливо. Вернее, даже если талантливо, то все равно будет проигрывать написанному от сердца.

В то же время латиноамериканская литература традиционно и довольно давно имеет высокий градус политической ангажированности (не вся, разумеется, но во многих образцах). В ней часто отражалась борьба между левыми и правыми силами, особенно заметная в 1960-е годы. Однако сегодня, в эпоху постмодерна и метамодерна, это угасает: люди успели разочароваться и в правых, и в левых.

Тем не менее социальная составляющая остается едва ли не обязательной. Рабочее движение, права коренных народов, борьба за права человека и за справедливость – всё это неизбежно находит отражение в литературе Латинской Америки. Это регион с глубокой историей социальных конфликтов и протестов, во многом обусловленных наследием диктатур.

— Есть ли разница между литературными традициями разных стран Латинской Америки, например между Аргентиной, Чили и Кубой?

Конечно, общая история есть. История Америки, как мы её знаем, отсчитывается от Колумба и конкисты, и везде она связана с колонизацией. Но этот процесс протекал по-разному в каждой стране. Природные условия в разных регионах были совершенно непохожи друг на друга. Если сравнить центральноамериканский регион, Южную Америку и страны Карибского бассейна, то это фактически разные миры. Даже с точки зрения окружающего пейзажа разница разительна.

К тому же в каждом регионе были свои доколумбовые, доиспанские культуры, и их судьба сложилась по-разному. Где-то коренное население практически исчезло вскоре после завоевания, а где-то индейцы до сих пор многочисленны и оказывают сильное влияние на культуру. В одних странах заметен африканский элемент, в других он практически отсутствует. А где-то, как в Аргентине, на культуру сильно повлияла итальянская эмиграция. У каждого региона есть свои особенности.

— Обычно выделяют шесть условных регионов. Первый – это Мексика и Центральная Америка. У этих стран есть как общие черты, так и значительные различия. Далее – Карибский регион с его уникальной культурой, куда входят Куба, Пуэрто-Рико и Доминиканская Республика.

— В Южной Америке можно выделить несколько крупных регионов. Рио-де-ла-Плата, включающий Аргентину, Уругвай и Парагвай, обладает своими характерными особенностями. Андские страны – Перу, Боливия и Эквадор – составляют еще одну группу с общими историческими и культурными чертами. Колумбия и Венесуэла, а также Чили стоят особняком. Между всеми этими макрорегионами можно найти множество различий.

Хотя, конечно, все проницаемо за счет языка. И в эту орбиту, безусловно, нужно включить и США, где численность носителей испанского – вторая в мире. Больше всего испаноговорящих в Мексике, затем идут США, Колумбия, Испания и другие страны. От Патагонии до канадской границы – все это пространство объединено испанским языком.

— И во всех этих регионах испанский разный? Бывает ли такое, что в одной стране слово имеет одно значение, а в другой – совершенно другое? И как в этом случае быть переводчику?

— Для этого существуют специальные словари. Если даже чего-то нет в словарях, всегда есть люди, которые живут в этой стране и могут помочь. Хотя иногда бывает, что никто этого не знает и найти невозможно, потому что это слово когда-то один раз прозвучало в какой-нибудь гватемальской деревне лет пятьдесят назад. Но такие случаи редки.

Чаще проблемы вполне решаемы. Есть сеть академий испанского языка во всех странах, где он присутствует, включая даже Филиппины. Эти академии совместно издают разные словари, в том числе большой «Словарь американизмов».

Вот, например, я сейчас перевожу аргентинский текст, и там про человека сказано, что он el ruso – буквально «русский». Но это совершенно не соответствует контексту, описанию этого человека, имени, историческим обстоятельствам. Я подозревала, что у этого слова может быть другое значение, и словарь подтвердил: в Аргентине и Уругвае так раньше называли евреев. Это связано с тем, что в конце XIX – начале XX века туда эмигрировало много выходцев из Восточной Европы, среди которых было много евреев. И вероятно, из-за места происхождения или внешнего вида их называли русскими. В тексте говорится, что этот человек не христианин, его зовут Зак (возможно, это сокращение от Захарии или чего-то подобного). Так что оказалось, что под «русским» здесь подразумевалось то, что он был иудеем.

— Какие современные латиноамериканские писатели, по вашему мнению, достойны большего внимания?

— Тут, возможно, дело даже не в современности, а в том, что в советские времена мы многих упустили, потому что до нас докатывалось далеко не все. Некоторые авторы, потому что просто не считались прогрессивными в Советском Союзе или по каким-то другим причинам, так и не дошли до русскоязычного читателя. Но они есть, это классики. Таких имен несколько.

Например, Хосе Доносо, чилийский писатель 1960-х годов, у которого много очень хороших романов. Или Альфредо Брайс Эченике, перуанский писатель, который почему-то вообще не переводился. И таких примеров немало.

Что касается сегодняшнего дня, то, как и везде, в Латинской Америке есть много молодых авторов. Например, интересна современная кубинская литература. Другое дело, что молодым кубинским писателям сложно выйти на мировой рынок, сложно стать частью глобального литературного пространства просто потому, что у них зачастую нет технических возможностей. То свет отключили, то интернет пропал, то еще что-нибудь. Это тоже накладывает свои ограничения. Но во всех странах региона сейчас очень много интересного.

— Современные кубинские авторы пишут в соответствии с задачами партии или там есть непропагандистская литература?

— Конечно, есть. Кубинская власть, кстати, в этом смысле относительно лояльна. Если только писатель не заявляет открытым текстом: «Давайте всех свергнем», то критика в литературе в целом допускается и присутствует.

Есть множество авторов, которые всю жизнь живут на Кубе, никуда не уезжают, но при этом достаточно жестко описывают тяготы социалистического режима, от которого, к сожалению, Куба до сих пор никуда не делась.

— И такие произведения кубинскими властями не цензурируются?

— В общем-то нет, с какого-то момента даже появилась возможность печататься за границей. Раньше это было запрещено, а цензура была довольно жесткой. Люди сталкивались с серьезными проблемами. Но уже довольно давно, по крайней мере с начала девяностых, этот запрет был на Кубе снят (некоторые мои друзья, кубинские писатели, буквально помнят этот момент, когда их министр культуры собрал и объявил, что теперь можно печататься за границей).

Взять, к примеру, Педро Хуана Гутьерреса – автора, пишущего в стиле, который называют «грязным реализмом». У него все описано очень мрачно, практически чернуха. Тем не менее внутри страны было опубликовано много его книг.

Так что цензура на Кубе, вероятно, существует, когда это нужно, но иногда на что-то смотрят сквозь пальцы, а иногда она просто не работает.

---

Мария Седнева
Иллюстрация: «За рубежом», Midjourney