Биокапитализм и незападный мир

В 1997 г., когда ученые еще вели работу по расшифровке человеческого генома, американский журналист Д. Шенк, размышляя о возможных последствиях их научной деятельности, впервые использовал термин «биокапитализм». Он допустил возможность возникновения такого общества, где элита сможет использовать достижения генетики в своих интересах и одна часть людей сможет рождаться «со шпорами на ногах», а другая – «с седлами на спинах». Алармистские тексты, подобные статье Шенка, появлялись и позже, пока мир, затаив дыхание, следил за ходом геномного проекта. Но после того как проект был завершен и первые страсти, вызванные неочевидностью последствий расшифровки генома, несколько поулеглись, пришло время для более трезвого и всестороннего рассмотрения последствий биотехнологической революции конца ХХ в. По прошествии четверти века после появления статьи Шенка термин «биокапитализм» все еще не исчерпал своего эвристического потенциала, и с его помощью можно продолжать дискуссию о том, как развитие биотехнологий изменило современный мир. В рамках предлагаемой ниже статьи биокапитализм будет пониматься как новый тип капитализма, созданный прогрессом наук о жизни. Основное внимание будет уделено двум взаимосвязанным вопросам. Во-первых: какие причины привели к возникновению биокапитализма? Во-вторых: как появление биокапитализма повлияло на судьбы мира, находящегося за пределами Запада? В предлагаемой ниже статье пойдет речь о появлении биокапитализма в США, а также о последствиях распространения биокапитализма в Китае, Индии и России и реакции этих стран на его вызов в ходе глобализации 1990–2020-х годов, пишут Дмитрий Михель и Олег резник в статье,  опубликованной  в реферативном журнале «Востоковедение и африканистика». 

---

 «Пределы роста», постиндустриализм и американское будущее 



Следует начать с того, что биотехнологическая революция конца ХХ в. не была еще одной научной революцией, подобной тем, что происходили прежде. Как отмечает один из специалистов по истории биотехнологий, Р. Бад, развитие биотехнологий в равной мере относится как к истории научного знания, так и к истории промышленности. Последнее означает, что ключи к ее пониманию следует искать не только в истории науки, но и в истории экономики, прежде всего американской, поскольку именно США стали родиной современных наук о жизни и возникших на их основе биотехнологий.


Всякая революция является ответом на кризис, и это в равной мере относится к биотехнологической революции, начавшейся в США в начале 1980-х годов. Этому кризису предшествовало несколько десятилетий уверенного американского доминирования в мировой экономике, которое стало особенно явным после Второй мировой войны. Но уже во второй половине 1960-х годов экономический рост в США замедлился, и они стали уступать некоторые позиции Советскому Союзу и Японии. Наиболее явным выражением этих процессов, стал нефтяной кризис 1973 г., когда стремительный рост цен на нефть на мировых рынках жестоко ударил по американской промышленности – нефтехимической, фармацевтической и т.д.


На протяжении второй половины 1960-х – первой половины 1970-х годов американская политическая и интеллектуальная элита болезненно переживала происходящие кризисные явления, тем более что их последствия для будущего самих США были неясны. Отражением этого обстоятельства стало появление целого корпуса футурологических текстов, авторы которых пытались просчитать экономическое и политическое будущее для США и их конкурентов. Одним из наиболее показательных текстов, появившихся в годы этого кризиса, стал доклад группы экспертов Римского клуба во главе с Д. Медоузом «Пределы роста» (1972).


В нем говорилось об исчерпании прежней модели роста, основанной на традиционной промышленности, а также предрекались истощение невозобновляемых ресурсов, исчезновение свободных земель, неуправляемый рост населения и увеличение масштабов загрязнения. Выход из этого тупика, согласно Медоузу, состоял в том, чтобы двинуться за пределы роста и добиться устойчивого состояния. В год, когда разразился нефтяной кризис, в США была также опубликована знаменитая книга Д. Белла (1973), в которой указывалось на необходимость отказа от индустриальной парадигмы развития с ее акцентом на производстве материальных благ. В ней звучал призыв двигаться в новое будущее – к экономике постиндустриального типа. Белл трактовал ее, прежде всего, как экономику услуг и производства информации.


Примечательно, что ни Медоуз, ни Белл, ни большинство других авторов не затронули в своих футурологических концепциях вопрос о биотехнологиях , но при этом все без исключения говорили о важности перехода к такому развитию экономики, которое бы основывалось на новейших достижениях науки и технологии. Футурологические построения стали концептуальным прорывом в новое американское будущее. Когда в начале 1980-х годов при президенте Р. Рейгане была запущена неолиберальная программа реформ, известная как «рейганомика», в ней были учтены и идеи «Пределов роста», и выводы о неизбежности постиндустриализма.



Важной частью программы реформ стали поощрение безотходного производства, инвестиции в разработку чистых технологий и обращение к источникам неисчерпаемой продуктивности. В этих условиях на фоне старой промышленности, требующей огромных запасов энергии и загрязняющей окружающую среду, наряду со сферой IT весьма перспективно выглядела сфера быстро развивающихся биотехнологий. Предлагаемые ею решения казались весьма обнадеживающими, поскольку обещали справиться с застарелыми проблемами американского индустриализма – загрязнением, голодом, истощением традиционных энергоресурсов, болезнями. Как замечает М. Купер, именно в период этих преобразований американской экономики произошло «спекулятивное изобретение жизни». Начавшаяся реорганизация американского промышленного производства состояла в том, чтобы «переместиться… в новые пространства, открытые молекулярной биологией». В исторической ретроспективе можно увидеть, что попытки футурологов просчитать будущее для США и их конкурентов были, прежде всего, попытками спасти американский капитализм. Речь шла о создании капитализма нового типа, более успешного и жизнеспособного. Для того чтобы капитализм стал превращаться в биокапитализм, потребовалось, чтобы к футурологам присоединились ученые, занимавшиеся биологией. 



Науки о жизни и технологии для нового мира 



На протяжении всего ХХ в. в биологии, генетике и медицине происходил постоянный прогресс. Однако настоящий большой прорыв в этих дисциплинах случился в последней четверти ХХ в. Начиная с 1972 г., когда П. Берг с командой объявили о получении рекомбинантной ДНК, и вплоть до 2003 г., когда было заявлено о завершении основной части проекта «Геном человека», эта мультидисциплинарная сфера естествознания стала главной частью американской науки, получив название «наук о жизни». Конец ХХ в. был не только временем фундаментальных открытий в изучении живых организмов и жизненных процессов, но и временем огромного энтузиазма среди ученых.


Во многих заявлениях звучала мысль о том, что впервые за всю историю человечества научному разуму удалось выйти далеко за пределы своих скромных возможностей и встать на одну ступеньку с мудростью Бога. Переполняющие исследователей чувства выразил один из участников международного проекта «Геном человека» Р. Синсхаймер:


 «Со времени изобретения письма люди искали скрытую табличку или папирус, на котором была бы начертана причина нашего существования в этом мире… Как поэтично, что теперь мы находим ключ, начертанный в ядре каждой клетки нашего тела. Здесь в нашем геноме буквами ДНК записана история, эволюция нашего вида за миллиарды лет… Когда Галилей обнаружил, что может описывать движения объектов простыми математическими формулами, он почувствовал, что открыл язык, на котором Бог создал Вселенную. Сегодня мы можем сказать, что открыли язык, на котором Бог сотворил жизнь».  


Открытия в науках о жизни дали старт бурному развитию биотехнологий. Овладение возможностью направленно комбинировать генетическую информацию любых организмов, преодолевать межвидовые барьеры, создавать клетки и организмы с заданными свойствами привело к расцвету научного воображения и рисованию самых головокружительных перспектив. В 1970-е годы были созданы бактерии, способные бороться с нефтяными загрязнениями на суше и море, выведены гибридные сорта риса, устойчивые к температурным изменениям и вредителям, налажено производство дешевого инсулина. В последующие десятилетия число таких изобретений еще более возросло. К началу XXI в. в университетских лабораториях США был создан целый арсенал биотехнологий, готовых к использованию в сельском хозяйстве («зеленые биотехнологии»), промышленности, энергетике и охране окружающей среды («белые биотехнологии»), в сфере переработки морепродуктов и аквахозяйстве («синие биотехнологии»), в медицине («красные биотехнологии»). Разработчики этих технологий в своих заявлениях для публики смело предрекали, что биотехнологии помогут открыть двери в новый счастливый мир – мир без голода и бедности, без загрязнений и дефицита топлива, без болезней и преждевременной смерти.


Когда в 2003 г. Ф. Коллинз с коллегами на страницах Nature живо повествовал о перспективах использования результатов геномных исследований, он лишь в очередной раз повторял ту же самую мантру, что звучала из уст других пионеров в сфере наук о жизни. Прогресс в науках о жизни и создании биотехнологий не были чем-то спонтанным. Уже в 1980-е годы по объему финансирования науки о жизни прочно заняли первое место среди других областей фундаментальной науки в США. За короткий период времени они стали чем-то большим, чем область научного знания. Они стали двигателем американской экономики и символом американского успеха на пути к новому будущему – к новому типу капитализма. Этого не могло бы произойти, если бы ученые не получили поддержку со стороны американского бизнеса и правительства. Их опыт решения масштабных задач и опыт распоряжения капиталом дал мощный импульс наукам о жизни, а  месте с тем и биокапитализму, творцами которого наряду с футурологами и учеными, несомненно, оказались американские политики и стоящие за их спинами дельцы с Уолл-стрит. 



Биотехнологическая индустрия и дельцы с Уолл-стрит 


Прогресс в науках о жизни был невозможен без щедрого финансирования. С начала 1980-х годов США смогли направить на развитие биотехнологий такие объемы средств, которые не могла себе позволить ни одна другая страна. Вследствие этого область биотехнологических разработок довольно скоро вышла за пределы университетских лабораторий и превратилась в самостоятельную индустрию, которая – наряду с IT и военно-промышленным комплексом – стала драйвером всей экономики США. Первым шагом на этом пути стала принудительная коммерциализация всех разработок в области биотехнологий. Это произошло в 1980 г., когда был принят Закон о внесении поправок в Закон о патентах и торговых марках, или Закон Бэя-Доула (BayhDole Act), который разрешил университетским лабораториям, НКО и предприятиям малого бизнеса получать право собственности на свои изобретения, сделанные при поддержке правительства.


Принимая этот закон, американские власти заложили правовые основы для создания на базе университетских лабораторий неограниченного числа небольших биотехнологических кампаний (стартапов), заинтересованных в поддержке со стороны правительства и инвесторов из сферы крупного бизнеса, занятых модернизацией своих производств. Так были заложены основы долговременного альянса между государством, венчурными капиталистами и университетскими учеными. Вторым шагом была капитализация биотехнологической индустрии, что было достигнуто через ее выведение на рынок ценных бумаг. В США его воплощением была Фондовая биржа на Уолл-стрит, которая, однако, привыкла торговать акциями крупных компаний. Чтобы позволить небольшим биотехнологическим стартапам «найти свои деньги», на Уолл-стрит была создана еще  одна биржа – для торговли ценными бумагами небольших высокотехнологичных компаний. Это была NASDAQ, разместившаяся неподалеку от старой Фондовой биржи. Она заработала в полную мощь в 1982 г., когда там начались электронные торги.



Особенность ситуации состояла в том, что биотехнологические стартапы не обладали материальными активами, а часто не могли похвастаться и готовыми разработками. Поэтому предметом продаж на бирже NASDAQ стали их потенциальные биотехнологические разработки, т.е. биотехнологические обещания. Но покупателей акций биотехнологических компаний это обычно не пугало. За обещаниями этих стартапов теперь стояло государство и общая вера в успех растущей биотехнологической индустрии. Решающей мерой стало финансирование биотехнологических разработок непосредственно из государственного бюджета, через систему Национальных институтов здоровья. Такая возможность у американского правительства появилась в 1980-е годы, когда в его распоряжении оказались фактически неограниченные финансовые ресурсы. Их источником стали займы Федеральной резервной системы, включившей свой печатный станок на полную мощь. Возможность неограниченной эмиссии доллара стала главным достижением США в начале 1980-х годов. Она сопровождалась беспрецедентным в истории финансовым маневром, который состоял в «отвязывании» доллара от золотого стандарта. Этот маневр был начат в 1971 г., когда президент Р. Никсон объявил об отказе США от золотого стандарта. Затем, после нескольких лет переговоров американские финансисты смогли убедить своих союзников на Западе отказаться от фиксированного обменного курса валют.



В 1976 г. Ямайская конференция закрепила эту договоренность, придав прежней Бреттон-Вудской финансовой системе совершено новый характер. В считанные годы весь мир был наводнен американскими долларами, и для того чтобы ими воспользоваться, остальные страны стали покупать у США их государственные обязательства. Так начался безудержный рост американского внешнего долга, который оказалось невозможным обнулить. При этом покупатели внешнего долга могли рассчитывать на доходность от акций крупных американских компаний, в том числе фармацевтических, нефтехимических, аграрных и связанных с ними биотехнологических стартапов. Фактически, страны, использующие американские доллары, также стали инвесторами американской биотехнологической индустрии. Описанная выше картина финансирования биотехнологической индустрии является лишь наброском или общими контурами возникшего в 1980-е годы американского биокапитализма. Однако уже этот набросок позволяет понять, что представляет собой данный тип капитализма и почему в годы рейганомики он начал расти как на дрожжах. Появление биокапитализма было бы невозможно, если бы дельцы с Уолл-стрит не смогли изменить американскую финансовую политику и превратить США из мирового кредитора в главного мирового должника, который никому не собирается возвращать свой долг.



В годы, когда в США начался бурный рост биотехнологической индустрии, был предпринят ряд неординарных шагов, вынудивших всю мировую финансовую систему работать на американскую экономику и ее высокотехнологичные компании. Без учета этого грандиозного финансового маневра, который смогли провернуть дельцы с Уолл-стрит и их протеже в правительстве, невозможно понять причины расцвета наук о жизни и появления капитализма нового типа. Биокапитализм и маргинальные формы труда Отказ от прежней модели экономического роста, прогресс в науках о жизни и щедрая поддержка биотехнологической индустрии в конце ХХ в. стали важными факторами трансформации прежнего капитализма, а значит и всей социально-экономической системы в США и других западных странах. В США эта трансформация приняла наиболее масштабный характер, а учитывая роль американской долговой гегемонии  и влияние американского доллара на экономику остальных стран, она вызвала и глобальные последствия. Прежде всего, важно напомнить, что в начале 1980-х годов в США и некоторых других западных странах начались структурные изменения в экономике. Перспективные производства были модернизированы, а убыточные закрыты или перенесены в менее развитые страны. Финансовую поддержку правительства получили лишь высокотехнологичные отрасли. В этих условиях миллионы людей были вынуждены переучиваться жить, озаботившись поиском новых источников существования.



Стала формироваться новая социально-экономическая система. Так, поскольку стали исчезать многие предприятия и рабочие места, где работники трудились «от звонка до звонка», начал меняться и характер самого труда. Раньше труд был суровой необходимостью, теперь получение стабильной оплачиваемой работы стало редкостью. Одним людям пришлось стать мобильными, чтобы двинуться за своей работой, другим – довольствоваться более скромными доходами. В условиях отсутствия стабильной работы востребованными стали различные маргинальные формы труда – работа по найму, случайная работа за вознаграждение, надомный труд, оказывание платных услуг и т.д. Еще одной приметой биокапитализма стало исчезновение фигуры мужчины-кормильца и семьи, где женщина оставалась домохозяйкой. Вследствие закрытия большого числа предприятий и снижения доходов у мужчин миллионы женщин вышли на рынок труда, стремясь получить любую работу. В условиях перехода от фордизма к постфордизму прежняя трудовая теория стоимости перестала работать. Если раньше источником стоимости был труд работника, то в новых социально-экономических условиях стоимость стала создаваться «всей жизнью людей» – их умственными, физическими, эмоциональными, сексуальными и иными способностями.  Таким образом, структурные изменения в экономике и поддержка высокотехнологичных отраслей в США привели к пролиферации различных маргинальных форм труда.



В некоторых случаях их возникновение было напрямую обязано появлению биотехнологической индустрии. В качестве примера, о котором пишут некоторые исследователи, может быть приведен «клинический труд» – труд, обеспечивающий функционирование биотехнологической индустрии посредством поставки ей соответствующих биологических материалов. Главные его разновидности – труд участников клинических испытаний новых лекарств, ставший возможным благодаря расцвету фармацевтической промышленности и росту производства новых фармпрепаратов; женский репродуктивный труд по предоставлению ооцитов и услуг в сфере суррогатного материнства, возникший вследствие появления вспомогательных репродуктивных технологий (ВРТ); женский регенеративный труд по предоставлению пуповинной крови и содержащихся в ней стволовых клеток, возникший в результате появления технологий регенеративной (клеточной) медицины.


Представленный выше перечень клинических форм труда является неполным и может быть расширен за счет включения в него различных видов донорства, включая донорство органов. Тот факт, что все перечисленные формы деятельности могут быть названы формами труда, невзирая на их сомнительный в правовом смысле характер, не должен никого удивлять, ведь здесь мы имеем дело с биокапитализмом. Это капитализм, который скрывает свое лицо и который предпочитает оставаться в тени, пользуясь биокапиталом, заключенным в телах своих контрагентов. В одних случаях он получает доступ к их биологическим способностям на условиях малозначительной компенсации, в других – через побуждение к гражданской ответственности и солидарности, в третьих – на правах ренты, а в иных – незаконно и тайно. Однако для более полного понимания природы биокапитализма необходимо еще одно уточнение.


На территории США ни одна из перечисленных форм клинического труда так и не была легализована. Исключение из общего правила составило лишь суррогатное материнство, которое в качестве платной услуги впервые было разрешено в Калифорнии. Во всех остальных случаях присвоение биокапитала и его использование в рамках биотехнологической индустрии так и осталось скрытой функцией американского биокапитализма. Такая же ситуация в начале 1990-х годов сложилась и в странах Европейского союза. Однако совсем иначе она выглядит в незападном мире. Здесь поведение биокапитализма оказалось более беззастенчивым и циничным. Как и в прошлом, капитализм за пределами своей исторической родины становится более дерзким и предстает в качестве колониализма. 




Глобализация и новые рынки 




Капитализм всегда стремился быть глобальной социальноэкономической системой, поскольку остро нуждался в рынках.  Ввиду образования мировой системы социализма после Второй мировой войны, а также появления движения Неприсоединения во главе с Индией масштабы глобального капиталистического влияния уменьшились. Однако в 1980-е годы баланс сил между капиталистической и социалистической системами вновь изменился, и масштабы влияния капитализма вновь возросли. Первым рынком, который открылся для капитализма, стал Китай. В отличие от XIX в. очередное открытие Китая было частичным и происходило под контролем китайского государства. Открытие Китая стало следствием охлаждения отношений между Китаем и СССР, начавшимся в конце 1960-х годов, и нашло свое выражение в политике «реформ и открытости», провозглашенной Дэн Сяопином в 1978 г.


В 1980-е годы Китай окончательно стал на путь рыночной модернизации, распахнув свои двери для западных капиталов и создав максимально благоприятные условия для переноса из США значительной части промышленности. Рассматривая Китай как своего союзника в конкуренции против СССР, а также как обладателя дешевой рабочей силы, США охотно предоставили ему возможность стать главной «фабрикой мира». Фактически, трансфер убыточных производственных мощностей на территорию Китая позволил США перезапустить собственную программу развития и перевести капитализм на рельсы биокапитализма. Во второй половине 1980-х годов произошло также частичное открытие индийского рынка. При Р. Ганди Индия отказалась от проведения социалистических экспериментов в экономике и приступила к ее либерализации. В попытках привлечь западные инвестиции Индия надеялась повторить опыт Китая и стать еще одним рынком рабочей силы для американского капитала. Выгодным преимуществом Индии было знание английского языка значительной частью населения.



При этом индийские власти продолжили сохранять контроль над своей экономикой. В результате, в новой глобальной системе разделения труда Индия не стала еще одной «фабрикой мира», но смогла закрепиться в качестве ведущего игрока на рынке аутсорсинга различных услуг. Стремительное сворачивание социалистического проекта в СССР, инициированное М.С. Горбачёвым, и распад советского государства в 1991 г. привели к образованию еще одного рынка для американского капитала. При этом ни одной из постсоветских стран не удалось стать рынком рабочей силы и принять на свою территорию американские производственные мощности. Напротив, из России и других постсоветских стран начался неконтролируемый отток капиталов, который принял огромные масштабы. В новой глобальной капиталистической системе Россия не стала ни «фабрикой мира», ни поставщиком разнообразных услуг.



В 1992 г. на ее территорию беззастенчиво зашли американские и иные западные корпорации, по инициативе которых начался демонтаж созданных при СССР промышленных предприятий и вывоз природных ресурсов. Каждая из трех описанных выше стран до начала глобализации имела достаточно развитую промышленную инфраструктуру (а СССР – весьма развитую), но обновленный американский капитализм не имел планов по ее модернизации и переводу на высокотехнологичные рельсы. В рамках новой глобальной экономической системы именно США должны были стать главным центром технологических инноваций, включая инновации биотехнологические, тогда как Китаю, Индии и России отводилась роль потребителей этих инновационных продуктов и полигона для их испытания. Последующая история показала, что этот план не сработал, поскольку Китай и Индия смогли тем или иным способом получить доступ к некоторым американским технологиям, а Россия смогла разработать собственные и даже поделиться ими со своими партнерами. Тем не менее на весьма продолжительный период времени глобальному американскому капитализму удалось взять под контроль значительную часть новых рынков и нарастить за их счет собственное могущество. 



Американская биотехнологическая индустрия также выиграла от приобретения новых рынков – как за счет вхождения незападных стран в глобальную долларовую экономику, где США оказались главным выгодоприобретателем, так и за счет непосредственного продвижения собственных биотехнологических продуктов на местные рынки и продажи их местным потребителям. Последнее неизменно сопровождалось громкими заявлениями. Так, компании, работающие в сфере агробиотехнологического бизнеса заявили о своей готовности справиться с продовольственными проблемами и заместить тех производителей, которые решали эти задачи менее эффективно. В свою очередь компании, связанные с фармацевтикой и медициной, заявили о своем желании справиться с проблемами в сфере здравоохранения, предложив более качественное медицинское обслуживание, недоступное ни одной из незападных стран в период социализма (и независимости с элементами социализма, как в случае с Индией). При этом ни в одном из случаев не шла речь о безвозмездной помощи. Напротив, заявлялось о стремлении к обоюдной выгоде.


Однако могли ли Китай, Индия и Россия, вступая на путь открытия своих рынков для могущественных биотехнологических гигантов, уберечься от связанных с этим рисков? Могли ли они не попасть в зависимость от своих партнеров, обещающих им более уютное и безопасное место в глобальном будущем, к которому биокапитализм уже подобрал свой ключ, а у всех остальных его еще не было? В следующих разделах этой статьи разговор пойдет о тех сторонах глобального биокапитализма, которые открылись незападным странам после того, как они впервые встретились с ним в 1990-е годы. 



ГМО семена, биопиратство и продовольственный суверенитет 



Когда в 1997 г. Д. Шенк впервые заговорил о биокапитализме, он имел в виду будущее, когда биотехнологии будут использоваться элитой для утверждения своего превосходства над остальной частью населения. Его беспокоил новый тип неравенства, которое будет основано на биотехнологических изменениях в человеческих организмах. Однако к тому моменту, когда Шенк еще только задумался о грядущем биокапитализме с его биологическим неравенством внутри отдельно взятого общества, биокапитализм уже существовал как высокотехнологичная система колониального господства Запада над остальной частью человечества. Очевидно, по этой причине он еще не был опознан на самом Западе, но в качестве такого был безошибочно изобличен за его пределами. Кажется, первой, кто это увидел, стала Вандана Шива – индийская женщина-философ и политическая активистка, многие годы занимавшаяся интеллектуальной и политической критикой западного неоколониализма.


Шива выражала позицию той части индийского общества – прежде всего сельских жителей, которой уже не раз приходилось сталкиваться с последствиями внедрения западных технологий в области сельского хозяйства. В конце 1980-х предметом ее критического анализа стал негативный опыт «зеленой революции», начатой в 1966 г. индийским правительством во главе с И. Ганди. Необходимость борьбы с массовым голодом и зависимость от зарубежных поставок продовольствия вынудила индийские власти перейти к модернизации аграрного сектора экономики и при поддержке ФАО начать закупать высокоурожайные гибридные семена для крестьянских хозяйств. В течение короткого времени благодаря этим семенам, использованию пестицидов и интенсивной ирригации урожайность удалось повысить, но даже в Пенджабе, где был достигнут наилучший результат, вскоре вскрылись удручающие последствия от применения новых подходов – как социально-экономические (многие фермеры влезли в долги и разорились), так и экологические (заболачивание почв, деградация пахотных земель, образование рукотворных пустынь).



Ущерб, нанесенный окружающей среде, и сохраняющиеся проблемы с продовольственным обеспечением стали главными негативными результатами «зеленой революции» 1960-х годов. После образования ВТО (1995) и распространения режима свободной торговли на Индию в эту страну стали свободно проникать западные компании, специализирующиеся на продаже посевных материалов. Известно, что почти все эти гиганты в 1980-е годы перестроили свой бизнес, перейдя к использованию биотехнологий, что позволило им наладить производство генномодифицированных семян.  Когда «Монсанто», «Дюпон» и другие компании пришли в Индию, они уже были монополистами на мировым рынке ГМО семян. Покупая ГМО семена, индийские фермеры вскоре столкнулись с тем, что те не способны к размножению, поскольку в них генетически встроена особая терминаторная технология. В итоге, всего через пару лет многие крестьянские хозяйства утратили контроль над своим посевным фондом и фактически оказались заложниками поставщиков биотехнологической продукции. Сравнивая «первую зеленую революцию» 1960-х годов со «второй зеленой революцией» 1990-х, сопровождавшейся приходом в Индию крупных биотехнологических компаний, Шива заявила, что речь теперь идет не просто о нанесении ущерба крестьянским экономикам, но о неприкрытом колониальном грабеже и обмане, ведущем к полному разрушению всех основ крестьянской жизни.



Она назвала это явление «биопиратством». Согласно Шиве, главной проблемой с ГМО семенами является даже не то, что их использование в отдаленной перспективе может повредить человеческому здоровью. Все дело в том, что с их появлением на местном рынке всего через несколько лет складывается ситуация, когда целая страна оказывается не способной себя прокормить и теряет свой продовольственный суверенитет. Обещая накормить с помощью ГМО семян другие народы, западные биотехнологические компании – наследники прежних западных пиратов, фактически используют биотехнологии для очередного грабежа. Но теперь они похищают у туземцев не золото и культурные семена, а саму их способность производить пищу. В середине 1990-х годов в ответ на приход западных биотехнологических компаний, продающих ГМО семена, в Индии начались массовые крестьянские кампании против их появления.



Важную роль в этих кампаниях сыграла и Шива с ее фондом защиты биокультурного разнообразия «Навдания». Юристы «Навдании» сумели провести несколько успешных процессов против западных компаний, лишив их возможности присваивать себе право патентования культурных растений и монопольного распоряжения ими в своих коммерческих интересах. В борьбе с «Монсанто» и другими биотехнологическими пиратами защитники продовольственного суверенитета Индии использовали и другую стратегию: по всей стране были созданы большие запасы семян культурных растений, которые стали безвозмездно распространяться среди крестьянских хозяйств с тем, чтобы они смогли и в будущем сохранять свой контроль в сфере производства пищи и, следовательно, контроль над собственной жизнью. Успешное противодействие транснациональным компаниям, продвигающим зеленые биотехнологии в Индии, стало важным эпизодом борьбы незападных стран против мрачных сторон современного биокапитализма. Индийский урок не остался незамеченным и в России, где общественность во главе с учеными вынуждена регулярно обращаться к властям, чтобы предостеречь их от сотрудничества с «Монсанто» и другими продавцами ГМО семян. Это противостояние все еще не закончено, и транснациональные компании продолжают рваться на российский рынок, стремясь наводнить его своими биотехнологическими продуктами. 




Клинические исследования и фармацевтический суверенитет 




Прогресс в науках о жизни и становление биокапитализма неизменно сопровождались громкими заявлениями. Биотехнологические компании, связанные с фармацевтикой, обещали справиться с теми проблемами в сфере здравоохранения, которые была не способна решить прежняя медицина. В наибольшей степени это касалось хронических заболеваний (онкологических, дегенеративных и пр.), которые были объявлены главной причиной смертности в обществах, совершивших эпидемиологический переход. Медицина 1970-х годов главным образом вела борьбу с инфекционными заболеваниями и опиралась на антибиотики. Но уже в 1980-е годы она стала все больше нуждаться в препаратах, позволяющих бороться с хроническими заболеваниями. Именно эту тенденцию и подхватили крупные американские фармацевтические компании, вступившие в альянс с разработчиками биотехнологий. Но выпуск препаратов для лечения хронических заболеваний оказался крайне затратным делом. Острейшая конкуренция между ведущими фармпроизводителями и ужесточение требований со стороны регуляторов   к их продукции вынудили даже самые крупные фармацевтические компании, такие как Johnson & Johnson, Pfizer, Merck и Eli Lilly, заняться минимизацией издержек и перейти к более эффективным стратегиям производства и вывода своих новых препаратов на рынок.



Составной частью этих стратегий стал перенос значительной части клинических исследований за пределы западных стран, в том числе в Китай, Индию и Россию. Этот трансфер привел к глобализации фармацевтического рынка и, кроме того, стал еще одним проявлением глобальных претензий биокапитализма. В 1995 г. ВТО разрешило трансграничную торговлю медицинскими услугами, и тогда же было принято соглашение ТРИПС, обеспечившее глобальную защиту запатентованных фармацевтических препаратов. В том же году Ассоциация международных фармпроизводителей, где ведущую роль играли американские фармкомпании, разработала руководства по надлежащей лабораторной и клинической практике, призванные гармонизировать процесс разработки лекарственных препаратов в разных странах. Так произошло создание глобальной системы контроля за выпуском лекарств, которая позволила международным фармкомпаниям укрепить свои позиции на вновь открывшихся рынках. С середины 1990-х годов Китай, Индия и Россия стали частью глобальной системы производства новых фармпрепаратов, но не как равноправные производители, а как полигоны для клинических исследований новых лекарств с участием небольших (2-я фаза) и больших (3-я фаза) групп пациентов, страдающих заболеванием, для которого создается лекарство.



Для всех названных стран это оказалось не только добровольным сознательным выбором, но и своего рода неизбежностью, обусловленной кризисом национальных систем здравоохранения, оказавшихся неспособными оказывать помощь огромному числу нуждающихся в ней граждан. В Китае этот кризис начался в 1978 г., когда в рамках реформ Дэн Сяопина было отменено всеобщее бесплатное медицинское обслуживание, и продолжился в 1989 г., когда правительство прекратило всякое финансирование медицинских учреждений. В Индии он начался в ходе реформ Р. Ганди во второй половине 1980-х годов, а в России – сразу после распада СССР и последовавшей за этим отмены бесплатной медицинской помощи. Анализируя ситуацию в Индии, К. Сандер Раджан показал, что программы клинических исследований приняли наиболее массовый характер в Ахмадабаде и Бомбее где в 1980-е годы произошло закрытие всех предприятий текстильной промышленности и сотни тысяч рабочих оказались на улице. В условиях отсутствия надежного заработка и закрытия бесплатных больниц большинство из них стали предлагать себя в качестве добровольцев в клинических исследованиях.



В сущности, их жизнь и здоровье стали объектом контроля со стороны фармкомпаний, нуждающихся в том, чтобы проверить эффективность своих препаратов. При этом со стороны компаний участникам не только выплачивались деньги (как правило, в размере сопоставимом с их прежним месячным заработком), но и обеспечивался доступ к бесплатной медицинской помощи в больницах, где проводились клинические исследования. Опираясь на работу Сандера Раджана, М. Купер и К. Уолдби изучили ситуацию с клиническими исследованиями, проводившимися в 1990-е и 2000-е годы в Китае, Индия и России. Они были вынуждены признать, что основными участниками программ клинических исследований во всех этих странах неизменно были наиболее незащищенные слои общества – безработные, лица с неполной занятостью, бедные, мигранты. Для всех них участие в клинических исследованиях было практически единственным шансом на получение медицинской помощи, но при этом и она не всегда была эффективной – как в связи с недостаточной терапевтической эффективностью проверяемого препарата, так и в связи с большой вероятностью получения вместо него плацебо в рамках плацебо контролируемых (2-я фаза) исследований.



Существенным обстоятельством был тот факт, что при вхождении международных фармацевтических компаний на рынки незападных стран там происходило обрушение собственной фармацевтической промышленности. Особенно ощутимым это было в Индии, которая имела весьма развитую фарминдустрию, специализирующуюся на выпуске дженериков. После вхождения в ВТО производство дженериков в Индии было практически приостановлено, и национальным фармкомпаниям пришлось срочно приспосабливаться к новым условиям работы. В России произошла та же самая ситуация. В Китае, где своя фарминдустрия была слаба, приход американских компаний был в меньшей степени ощутимым, однако и в КНР весьма скоро смогли осознать, что утрата собственного фармацевтического суверенитета чревата серьезными последствиями. Реакция на этот вызов со стороны глобального биокапитализма последовала в середине 2000-х годов. В 2007 г. в Индии была подготовлена Национальная стратегия развития биотехнологий, за которой последовало усиленное финансирование национальной биотехнологической и фармацевтической индустрии.



В Китае аналогичные меры были приняты тогда же, в рамках инициированной Ху Цзиньтао политики поддержки национальных инноваций. Однако наметившийся перелом все еще не привел к полному исправлению ситуации. Как показывает П. Редди, современное пространство глобальных биофармацевтических инноваций представляет настоящее поле битвы, где западные биотехнологические и фармацевтические компании пытаются защитить свои преимущества, связанные с обладанием новыми знаниями и компетенциями, тогда как компании незападных стран вынуждены опираться на относительно скудную помощь со стороны собственных правительств и поэтому отчаянно нуждаются в дополнительных инвестициях. Все сказанное о Китае и Индии в равной мере имеет отношение и к России. Оказавшись в серьезной зависимости от американских и других западных фармпроизводителей в 1990-е годы и утратив значительную часть возможностей в сфере производства лекарств, Россия в последующем была вынуждена переключить значительную часть своих усилий на восстановление фармацевтического суверенитета.



Уход транснациональных фармкомпаний и прекращение программ международных клинических исследований в России в 2022 г. в связи с началом специальной военной операции на Украине был объявлен некоторыми наблюдателями как гуманитарное бедствие, лишающее значительную часть пациентов получения эффективной и к тому же почти совершенно бесплатной лекарственной помощи. Очевидно, что в стратегическом плане России предстоит повторить путь Китая и Индии и усилить вложения в развитие собственной биофарминдустрии. Что касается проблемы оказания бесплатной лекарственной помощи населению, то особое внимание к этому вопросу в России демонстрировала до сих пор не столько нынешняя политическая элита, сколько Русская православная церковь (РПЦ), представители которой на всех возможных уровнях поднимали эту проблему. Позиция РПЦ по этому вопросу впервые была сформулирована в «Основах социальной концепции» (2000), где предоставление медицинской помощи было тесно увязано с традиционными христианскими ценностями и принципами социальной справедливости. 




ЭКО, фертильный аутсорсинг и демографическая безопасность 




На исходе 1970-х годов прогресс в сфере наук о жизни привел к первым случаям успешного применения вспомогательных репродуктивных технологий (ВРТ), и в частности технологии экстракорпорального оплодотворения (ЭКО). В 1980-е годы во многих странах возникла особая сфера медицины – репродуктивная медицина, дальнейшая судьба которой оказалась тесно связана с глобальным развитием биокапитализма. Именно эта сфера применения биотехнологий вызвала наиболее жаркие споры моральноэтического характера, а сама стала символом самых мрачных сторон биокапитализма, прежде остававшихся незамеченными. Структурная трансформация экономики в США и других западных странах привела к значительным изменениям на рынке труда. После закрытия крупных предприятий многим женщинам на Западе пришлось изменить свою жизнь, поставив на первое место вопросы карьеры, а не создания семьи и деторождения. Многим пришлось отложить на будущее вопросы, касающиеся беременности, что, в свою очередь, привело к стремлению разделить репродуктивную и сексуальные сферы, а также к систематическому использованию контрацепции и абортам. В свете выше названных изменений типичной проблемой конца ХХ в. стало бесплодие, средством борьбы с которым и были объявлены технологии репродуктивной медицины. В 1990-е годы по всему миру стали возникать клиники репродуктивной медицины, обещающие решить проблемы мужского и женского бесплодия и наполнить дома своих клиентов детским смехом.


Однако логика социально-экономического развития все чаще стала требовать не только того, чтобы зачатие и беременность происходили под строгим контролем врачей-репродуктологов, готовых использовать для этого самые современные ВРТ, но и того, чтобы многие женщины в западных странах передоверили сам процесс вынашивания своих детей кому-то другому. Следствием этого социального запроса стало возникновение суррогатного материнства – особой социальной практики, предполагающей использование чужого женского чрева для вынашивания собственного ребенка. Реакция большинства западных стран, включая США, на возникновение практик суррогатного материнства с самого начала была весьма осторожной, если не сказать, враждебной. За исключением штата Калифорния, где в силу господства там либерального законодательства, власти одобрили возможность платных услуг в сфере суррогатного материнства, в остальных американских штатах, а также в странах Европы законодатели допустили его существование лишь на альтруистической основе. Ответом на эти ограничения стало появление глобального рынка услуг в области суррогатного материнства, или фертильный аутсорсинг.



Как и в случае с клиническими исследованиями, предприниматели в сфере репродукции наиболее удобным для себя решением сочли использование репродуктивного потенциала женщин в незападных странах. Пользуясь отсутствием строгого правового регулирования в сфере ВРТ и суррогатного материнства в бывших постсоветских странах и Индии западные предприниматели обратились к местным бизнес-элитам с предложениями взаимовыгодного сотрудничества. Ответом на это стало развитие сектора коммерческих репродуктивных услуг в незападных странах. В 1990-е годы он начал складываться в России и бывших странах СССР. Однако в 2002 г. абсолютным лидером в этой области стала Индия, открыв множество клиник, предоставляющих соответствующие услуги иностранцам. К 2012 г. стоимость полного пакета услуг в сфере фертильного аутсорсинга в Индии составляла 25 тыс. долл. США, что было в 5–8 раз меньше, чем в Калифорнии. Пользуясь либеральной позицией руководителей национального здравоохранения, индийские медицинские предприниматели стали поощрять медицинский туризм и продажу медицинских услуг, в том числе в сфере репродукции, как бесплодным супружеским парам из-за границы, так и одиноким заказчикам, включая гомосексуалистов. Характерно, что в качестве суррогатных матерей в индийских клиниках использовались в основном женщины из самых бедных слоев общества. Нетрудно увидеть в таком подходе наследие кастовой социальной системы.


Однако именно факт принадлежности рекрутируемых индийскими клиниками женщин к низшим слоям общества в итоге стал поводом для сопротивления этой практике со стороны национально ориентированной части индийской элиты. В декабре 2018 г. индийский парламент принял закон, запрещающий коммерческое суррогатное материнство и продажу рожденных в Индии детей за границу. В основу этого решения была положена идея возрождения величия Индии и необходимость освободиться от позорного наследия колониализма.


В России развитие ВРТ и суррогатного материнства стало возможным благодаря появлению либерального медицинского законодательства в начале 1990-х годов. При этом как политическая элита, так и часть медицинского сообщества увидели в этих практиках возможность решения проблем демографической безопасности страны. Эту позицию поддержала и некоторая часть гуманитарного экспертного сообщества, ставшая утверждать, что щедрое финансирование репродуктивной медицины позволит стране решить сложные демографические проблемы. Наиболее артикулированно несогласие с таким подходом смогла высказать лишь православная церковь, заявив, что более верным средством для решения демографических проблем России будет не развитие ВРТ, а запрещение абортов. Кроме того, особое несогласие церкви вызвала практика коммерческого суррогатного материнства, связанная с передачей родившихся в России детей за границу.


Активная позиция церкви вызвала поддержку национально ориентированной политической элиты страны, в результате чего в самом конце 2022 г. в России, как и в Индии, был принят закон, ограничивающий применение ВРТ и суррогатного материнства для иностранных граждан. Биокапитализм, биотехнологии, суверенитет и ценности В этой статье основное внимание было уделено биокапитализму как капитализму, созданному прогрессом наук о жизни. Вслед за К. Сандером Раджаном мы склонны утверждать, что это все тот же самый капитализм, но существующий на других технологических основаниях. В XIX в. облик капитализма определялся прежде всего развитием индустриального производства. К началу XXI в. его облик определяется прежде всего развитием высокотехнологичного производства, в частности развитием биотехнологий.


Биокапитализм – это все тот же самый капитализм, со всеми его родовыми особенностями, но если прежде он завоевывал мир с помощью паровых судов, пушек и дешевых товаров, произведенных на фабриках, то теперь он пытается достичь тех же целей с помощью биотехнологий. Капитализм, использующий биотехнологии, по-прежнему обладает уникальной способностью превращать в товар всякую вещь, с которой он так или иначе соприкасается. Некогда благодаря этому товарами стали земля и заключенные в ее недрах блага. Затем в товар превратилась энергия, заключенная в телах и интеллекте людей. Прогресс в науках о жизни и появление биотехнологий позволили капитализму превратить в наиболее востребованный товар саму жизнь – жизнь в ее конкретных материальных проявлениях, будь то ГМО семена культурных растений, биомолекулы, лежащие в основе современных лекарств, или человеческие эмбрионы, подсаживаемые в женские тела. Еще одной особенностью капитализма является способность пересекать любые границы и вторгаться на новые рынки. Капитализм всюду появляется как купец, навязывающий всем и вся собственные товары.



Они рекламируются как чудесные средства, обещающие избавить их потребителей от имеющихся у них проблем. Особенно же успешным капитализм становится тогда, когда таких товаров ни у кого больше нет. Такими товарами, предлагаемыми новейшим капитализмом, стали биотехнологии. Принимая во внимание этот факт, можно понять, почему после сворачивания социалистических проектов в Китае, Индии и России туда к началу 1990-х годов так легко пришел американский глобальный биокапитализм. Однако, навязывая свои уникальные товары, капитализм желает заполучить в ответ не только чужие богатства, но и чужой суверенитет. Предлагая решить чужие проблемы – с голодом, болезнями и бесплодием, биокапитализм желает установить монопольный контроль над самой возможностью впредь решать такие проблемы. Он нацеливается на будущее – и не только собственное, но и чужое. Поэтому страны, в которые он вторгается, рано или поздно начинают это осознавать и сопротивляться его намерениям. Они начинают разрабатывать собственные биотехнологии, чтобы сохранить контроль над всеми разновидностями своего суверенитета и самим решать собственные проблемы. Именно так и начали поступать в 2000-е годы Китай и Индия, и именно так теперь поступает Россия. Современные дискуссии о биотехнологиях являются частью дискуссий о суверенитете.



Дискуссии об агробиотехнологиях, в особенности о ГМО семенах, – это во многом дискуссии о продовольственном суверенитете. Как обеспечить этот суверенитет? Традиционным средством для этого считались ресурсы крестьянских хозяйств и деятельность крупных агропромышленных комплексов. Хватит ли этого для вхождения в будущее? А если не хватит, то не значит ли это, что и России также придется разработать собственные биотехнологии для обеспечения своего продовольственного суверенитета? А если выбор будет сделан именно в этом направлении, то не приведет ли это к окончательной деградации всех прежних методов ведения сельского хозяйства и прежних способов производства продовольствия? На все эти вопросы еще нет окончательного ответа, хотя работа по созданию собственных агробиотехнологий во всех крупных незападных странах уже ведется. В России вопрос о разработке собственных агробиотехнологий пока не стал темой серьезных общественных дискуссий, поскольку продовольственный суверенитет России обеспечен наиболее полно. Для Китая и Индии – он крайне важен. Оглядываясь на эти страны, важно понять, что и для России этот вопрос однажды может стать весьма острым.



Дискуссии о биофармтехнологиях – это дискуссии о фармацевтическом суверенитете. В России они ведутся уже не один год. По этому поводу, кажется, уже достигнут консенсус и ясное понимание того, что для того, чтобы успешно вступить в завтрашний день, каждая суверенная страна должна иметь собственную биофармацевтическую индустрию. Подобно Китаю и Индии, Россия теперь вкладывает все больше средств в эту сферу, и первые результаты уже налицо. Речь идет о появлении новых препаратов, в том числе вакцин от коронавирусной инфекции. В 2020 г. Россия, Китай и Индия создали такие вакцины, нисколько не уступив США и другим западным странам в гонке биофармацевтических технологий и тем самым укрепив основания для вхождения в завтрашний день. Дискуссии о ВРТ, в том числе об ЭКО, являются частью дискуссий о демографическом суверенитете.



Способны ли технологии ЭКО внести вклад в решение этой задачи? Отвечая на этот вопрос, эксперты серьезно расходятся во мнениях. Причем наибольшие расхождения характерны для экспертов из западных стран, а также для их российских коллег. Одна часть видит в этих технологиях важное средство для повышения рождаемости и предлагает поддерживать дальнейшие разработки в этой сфере, тогда как другая считает их угрозой как для физического здоровья женщин, так и для духовно-нравственного здоровья общества в целом. Вторая из двух точек зрения в России наиболее полно выражена православной церковью и учеными, стоящими на позициях православия. Эти эксперты не без оснований указывают на аморальную природу технологий ЭКО, поскольку в ходе их применения происходит намеренное уничтожение большого числа эмбрионов, т.е. человеческих личностей.


Кроме того, в тесной связке с практикой суррогатного материнства эти технологии способствуют обесцениванию таких традиционных ценностей, как материнство, отцовство, семья. Отстаивая свой национальный суверенитет, Россия не должна отказываться от разработки собственных биотехнологий – по крайней мере наиболее актуальных из них, поскольку они способны служить ее суверенитету, как некогда этому послужили ядерная энергетика и ядерное оружие. Но как и всегда такие технологии должны находиться под надежным контролем общества и государства и не превращаться в источник обогащения для узкой группы людей. Можно предположить, что биотехнологии, если они будут оставаться под надежным контролем, действительно позволят справиться со многими из тех проблем, которые стали актуальными еще в прошлом. Но на этом пути, конечно, важно будет соизмерять практику их применения с традиционными ценностями, делая всякий новый шаг с удвоенной осторожностью. 

---

В иллюстрации использовано изображение автора Chaiwat Kinkaew (CCBY3.0) , изображение автора setstudio (CCBY3.0) и изображение автора Ninejipjip (CCBY3.0) с сайта https://thenounproject.com/ и фото с сайта https://unsplash.com/