Напоминаем, что Фотоателье «За рубежом» теперь и в «Телеграме». Подписаться можно вот здесь.
«Зебра» (zebra pattern) – это функция контроля над экспозицией, позволяющая увидеть (в виде штриховки на экране камеры) участки кадра с повышенной яркостью. Если зебра не появляется, значит всё в порядке. Но бывает и так, что зебра появляется, и всё равно всё в порядке. У
Лайонела Уолтера Ротшильда (2-го барона из Ротшильдов) и графа
Льва Николаевича Толстого жизнь прошла в пиковых значениях яркостной шкалы и общего у них было гораздо больше, чем мощное имя (Лайонел – одна из вариаций имени Лев) и плюс-минус единый исторический период. Два эксцентричных Льва, читаемые как два антипода, связаны между собой конструкцией из исследовательского азарта, всемирной известности и упрямства. Правда,
одного больше интересовали люди, а другого – животные. Оба своей фамилией влияли на процессы истории, запрягали на войну и на мир с двух разных концов. Оба любили передвигаться на лошадях:
Ротшильд предпочитал африканскую зебру, а
Толстой, само собой, нашу, отечественную, кобылу, ибо «зебристого» паттерна ему хватало в отношениях с
Софией Андреевной. Начнём, пожалуй, с импортного.
РОТШИЛЬД, ЛАЙОНЕЛ УОЛТЕР
Более двух столетий
Ротшильды остаются мишенью теорий заговора. Основателю династии, немецкому банкиру (в этом месте обычно принято уточнять, что
еврейского происхождения)
Майеру Амшелю Ротшильду, приписывается такая фраза: «дайте мне право выпускать и контролировать деньги страны, и мне будет совершенно все равно, кто издаёт законы». К середине XIX века
Ротшильды активно расселились по миру, захватывая новые рынки и впрямь
контролировали гигантский сектор мировых денег. Самый яркий период династии приходится на начало XX века, когда в судорогах паники от острой нехватки капитала, посеянной (по одной из версий) агентом
Ротшильдов, родилась Федеральная резервная система США. ФРС стала условно независимой организацией, контролирующей американскую экономику и выдающей правительству деньги в долг. Крупнейшими акционерами этой конторы стали среди прочих банки
Ротшильдов,
братьев Лазарь, Израиля Мозеса, Маркуса Голдмана, Самюэля Сакса, Пауля Варбурга (хотя в этом преферансе не меньше вистов набрали и банкиры
американского происхождения вроде
Рокфеллера и
Моргана). Отсюда часто выводится следующее: чем больше страны нуждаются в деньгах, тем богаче становится маленькая кучка банкиров, которым выгодно провоцировать эти страны на войны, чтобы в конечном счёте банкиры могли богатеть ещё. В общем, примерно как-то так раскладывается тезис о
тайном мировом правительстве с точки зрения гуманитария. Советский и российский экономист
Иосиф Дискин считает, что как раз из таких поверхностных обобщений и формируется красная тряпка для агрессивного невежества. Хотя портал dokumentika.org, который приводит цитату
Дискина, по какой-то причине больше не обслуживается, мы, помня о том, что всё, что однажды попало в сеть, никуда не исчезает, нашли архивную ссылку:
«Теория заговоров не имеет под собой ничего. Объяснять всё заговорами — мания преследования, это крайнее унижение народа. В то же время это не означает, что финансовые круги не имеют никакого влияния на события в мировом масштабе».
Конечно,
Лайонел Уолтер Ротшильд был представителем одной из
самых богатых семей в истории. Если бы он случайно выронил где-то несколько миллионов денег, он бы, наверное, этого даже не почувствовал. Ну правильно, мы же не учитываем крайние цифры на красном фоне, когда снимаем показания счётчика и не узнаём время с точностью до секунды. Автор не собирается вглядываться в «боке» из [не]справедливости, а только хочет проверить теорию о том, что всё в мире взаимосвязано, даже
Ротшильд и
Толстой. Есть версия, что
Уолтера Ротшильда финансы интересовали больше как
инструмент в осуществлении детской мечты об изучении животного мира. Хотя семья крутила пальцем у виска и не одобряла его страсти, отец построил ему музей в качестве подарка.
Лайонел Уолтер содержал множество экзотических животных, птиц и насекомых, а финансируемые им экспедиции открыли, к слову,
около 5000 новых для науки видов. Барон спонсировал огромный штат профессиональных зоологов, энтомологов и орнитологов со всего мира, отправляя их в путешествия по Индии, Африке, Южной Америке, Австралии и Папуа – Новой Гвинее, фактически превратив частный музей в центр мирового научного обмена. Считается, что он первым описал подвид самого большого и редкого жирафа (жираф с 5 рожками на голове), который теперь так и называется –
жираф Ротшильда. В 1931 году продал коллекцию птиц в Нью-Йорк, чтобы погасить неизвестно откуда взявшийся долг. Лондонский музей естественной истории объясняет:
«Ротшильд столкнулся с требованием оплатить долг, понесённый вовсе не из-за трат на музей. Только после его смерти выяснилось, что в течение почти 40 лет его шантажировала сверстница (которая когда-то была его любовницей) и её муж».
Вероятно,
Лайонел Ротшильд очень хотел разрушить нарицательность своей фамилии, но благодаря таким фотографиям, как та, на которой он едет на деловую встречу в Букингемский дворец в экипаже, запряжённом зебрами, только усилил её, превратившись в мем
«что вы знаете о понтах?». Так или иначе, в нём точно было много естественной, природной страсти.
ТОЛСТОЙ, ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ
В обывательской среде
Толстой – великий, но не модный писатель. Его четырёхтомник «Война и мир» (о котором он сам же отзывался весьма скептически) – герой анекдотов и мемов, а назидательный, моралистический взгляд мастера русской словесности с портрета в кабинете литературы навевает такую тоску, что, пожалуй, зоология и орнитология покажутся рок-н-роллом. В общем,
Лев Николаевич невозможно великий, это факт. Но всё же он ещё и модный: не всем известно, что мамой всех нынешних толстовок была его знаменитая косоворотка, которую граф любил надевать, работая в поле, пропагандируя «опрощение» жизни. Благодаря ему длинная мужская рубашка так распространилась по миру, что в иностранных публикациях такой элемент одежды начали называть толстовкой:
Tolstoy blouse и
Tolstoy shirt по-английски, или
blouse à la Tolstoï по-французски. Но больше всего
Толстой любил, когда длинны не рубашки, а тексты. Вот, например, начало повести «Два гусара». Обратите внимание, это
одно предложение.
«1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков; когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе К. был съезд помещиков и кончались дворянские выборы».
До того как
Лев Николаевич окончательно осел в Ясной Поляне и начал задавать нравственные ориентиры, он успел познакомиться с Европой времён
Лайонела Ротшильда. В тот период его
известный переменчивостью характер уже был схож с окрасом зебры. Соцсетями публичных личностей тогда были дневники. По пути в Париж
Толстой восхищается железной дорогой:
«Путешествие по железным дорогам – наслаждение, и дёшево чрезвычайно, и удобно».
Месяц спустя отношение меняется, и
Лев Николаевич при возможности предпочитает передвигаться на лошадях:
«Железная дорога к путешествию, что бордель к любви. Так же удобно, но так же нечеловечески машинально и убийственно однообразно».
В Дрездене граф «остался холоден ко всему, исключая Мадонну» (имеется в виду «Сикстинская Мадонна»
Рафаэля). Позже он скажет, что классическое искусство слишком уж высоко ценят и оно не понятно простому народу, хотя сам повесит пять больших фрагментов «Мадонны» в своём кабинете в Ясной Поляне. В Лондоне писатель ходит в Южно-Кенсингтонский музей, штудируя педагогические книги, «Уроки морали» характеризует «тупоумной религиозностью», «Основы красноречия» – «образцом бессмыслия», «Книги для чтения» – «дамской дрянью». Журнал «Вокруг света» уточняет, что единственное издание, удостоившееся высшей похвалы, –
«Минеральные, животные и растительные вещества»:
«Отличная книга, отвечающая на всякие вопросы детей».
Здесь же, в Лондоне,
Лев Николаевич пришёл в гости к разбуженному
Герцену. 16-летняя дочь
Александра Ивановича, Наташа, фанатела по «Детству»
Толстого и напросилась поприсутствовать, но была несколько разочарована от «франтовато, по последней английской моде одетого человека, вошедшего к отцу и начавшего с увлечением ему рассказывать
о петушиных боях».
Герцен «сливает» эту сцену в письме
Тургеневу:
«Граф Толстой сильно завирается подчас; у него ещё мозговарение не сделалось после того, как он покушал впечатлений».
В принципе не секрет, через какие приключения прошёл великий русский писатель в молодости, чего он и сам не скрывал. Своей будущей жене
Софье Бернс, Толстой накануне свадьбы предложил прочитать дневник с подробностями всех своих сексуальных похождений, логично вогнав её в депрессию, а после первой брачной ночи сделал новую запись из двух слов:
«Не она».
Между тем именно
Софья Андреевна была главным редактором и корректором всех нравственных и не очень рукописей мужа, подчиняясь таланту и авторитету, не забывая при этом регулярно рожать (всего было 13 детей), а так же выполнять другую важную функцию – того самого
«федерального резерва». Благодаря последней
Льву Николаевичу, не на шутку увлёкшемуся думами о простых людях, не удалось осуществить идею раздать все деньги и пустить по миру собственную семью. О том, как непросто было
Софье улавливать настроения гения, меняющееся с внезапной нежности до плохо скрываемого абьюза (
«когда я грустно увядаю, тогда мой муж спокоен, счастлив и даже весел»), она так же рассказывала в дневниках. Кстати, оба с большим интересом читали дневники друг друга, записывая ответ каждый в своём. Вот она и зебра.
«Лев Николаевич всегда и везде говорит и пишет о любви, о служении Богу и людям. Читаю и слушаю это всегда с недоумением. С утра и до поздней ночи вся жизнь Льва Николаевича проходит безо всякого личного отношения и участия к людям. Встает, пьет кофе, гуляет или купается утром, никого не повидав, садится писать; И день за день идет эта правильная, эгоистическая жизнь без любви, без участия к семье, к интересам, радостям, горестям близких ему людей».
Конечно,
Толстой не обрёл ту неприятную нарицательность, какую имеет фамилия
Ротшильд. Но своей насыщенной жизнью, семья
Льва Николаевича неминуемо стала героем литературных
«Анекдотов о русских писателях», ошибочно приписываемых
Даниилу Хармсу. Хотя
Хармс и умел пошутить, большинство гротескных зарисовок на самом деле создавались в 1970-х годах сотрудниками журнала «Пионер»:
«Лев Толстой очень любил детей. Однажды он играл с ними весь день и проголодался. "Сонечка, - говорит, - а, ангелочек, сделай мне тюрьку". Она возражает: "Лёвушка, ты же видишь, я "Войну и мир" переписываю". "А-а-а, - возопил он, - так я и знал, что тебе мой литературный фимиам дороже моего "Я". И костыль задрожал в его судорожной руке».
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ:
«Послушайте, друзья! Нельзя же в самом деле передо мной так преклоняться. Я такой же, как и вы все, только лучше...».
Даниил Хармс, «Как я растрепал одну компанию»
Автор:
Иван Захаренко